Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести - Дмитрий Снегин

Несмотря на чересчур парадный вид майора, Панфилову он понравился. Понравилось и то, что, получив отказ на свое предложение закусить, тот без суетливости, по-деловому отдал приказание подать машину и повез генерала на батарею.

На шоссе им преградил путь поток грузовиков с боеприпасами, снаряжением, колонны танков.

«Крепнем, набираем силы», — удовлетворенно подумал Панфилов и с наслаждением закурил предложенную майором папиросу.

Глава восьмая

ГВАРДЕЙЦЫ

1

Четвертый час. Как всегда, к рассвету мороз усилился, слышимость по линиям связи приобрела особенную ясность и четкость, — возьмешь трубку и слышишь, как дышит дежурный телефонист на другом конце провода.

Торжественно прочтены на всех батареях праздничные приказы. Утихли взаимные телефонные поздравления, пожелания, но радость продолжала будоражить бойцов, выбритых, подтянутых, щеголявших белизной подворотничков. Никто не спал, даже те, кому по законам армии и фронта положено было спать в эту праздничную ноябрьскую ночь.

Не спало и большое село Голубцово. Редкие жители, оставшиеся в нем, покинули свои нехитрые бомбоубежища. Война войной, а праздник праздником. Пока ночь и тишина — жарко натопить комнаты, засветить огни, поставить на стол солонину, пироги с картошкой, пахучие ноздреватые блины и выпить чарку за победу, за здоровье воинов, поговорить о войне, о будущем... Да мало ли о чем говорится за таким столом! И пусть рядом — враг, притихший и затаивший черную злобу, — жизнь она и есть жизнь, и не дано никакому врагу погасить ее и приостановить ее неудержимый ход.

Артиллерийские разведчики сидели на высоком чердаке, полном плотного мрака и холода, но от песни, которая едва внятно доносилась снизу — из комнаты, где обогревались сменившиеся наблюдатели, — Береговому чердак казался теплым, уютным. А милая, бесхитростная песня о дружбе, любви и мужестве, плыла во тьме, залетала на чердак, будила трогательные воспоминания, согревала сердце надеждой и верой:

Пройдет товарищ все бои и войны.Не зная сна, не зная тишины...

— Хорошая песня, товарищ командир, — мечтательно вздохнул Аямбек Нуркенов. — Я так думаю, про наш город она сложена.

Береговой молча согласился, продолжая думать свою думу. Да, не зная сна, не зная тишины. Не знал их теперь и родной город, город весны, неукротимой буйной зелени садов и высоких тянь-шаньских гор...

Нуркенову хотелось поговорить — это было заметно по его мечтательному голосу:

— Хорошая песня, хороший город, дорогой учитель, — ответил Аямбеку после долгой паузы командир дивизиона.

Связист вдруг вскочил, почти вплотную наклонился к Береговому и жарко произнес:

— Как вы узнали, что я о школе думал?

— Так вот и узнал, — уклончиво ответил Береговой не менее его пораженный совпадением своих слов с мыслями связиста.

Нуркенов сел на прежнее место, продолжал:

— Я теперь только до конца понял, что такое аульный учитель. Я теперь знаю, как воспитать ребятишек гордыми гражданами. Я им расскажу про эту ночь, про Абдуллу, про большую Родину... про все, все. Война — это страшно, но, пока у нас есть враги, и на войне надо учиться понимать жизнь и людей. Я теперь глубже все понимаю и смогу так же глубоко понимать своих ребят.

Всегда сдержанно-молчаливый, он и теперь внезапно умолк, словно испугавшись продолжительности своей речи, но Береговой чувствовал — Нуркенову очень хотелось раскрыть душу до конца и, чтобы продолжить разговор, он спросил:

— Чему же все-таки научила нас война?

— Мне трудно это высказать, — не сразу отозвался Аямбек и, словно преодолев внутреннее смущение, продолжал: — В шестнадцатом году — вы казахстанец и хорошо это знаете — казахская беднота воспротивилась царскому приказу о мобилизации и восстала. А теперь — все национальности вместе. Я вчера прочел в газете о подвиге казахов-партизан на Украине. Ведь вот она где сила нашей большой Родины.

— А разве об этом до войны вы не знали?

— Конечно, знал и наблюдал, но здесь, на войне, это глубже осознаешь. И потом я плохо объяснил вам. — Он снова умолк, подыскивая нужные слова, и, найдя их, решительно закончил:

— Разве это не глубоко: шахтер-казах, о котором писала недавно «Правда», и воин-казах, рядом с русским защищающий Москву или помогающий украинскому народу в борьбе с фашистами, — это не просто казах, а гордый советский человек. Вот о чем надо писать нашим казахским писателям, тогда их книги станут книгами большой Родины, как труд и подвиг простого казаха стали частицей огромного труда и подвига всех советских людей. Об этом тогда на походе говорил Абдулла Джумагалиев.

— Вы очень хорошо сказали, Аямбек. Когда-нибудь я передам наши думы писателям, а вы — своим воспитанникам, и тогда кто-нибудь из них непременно захочет стать Абдуллой. Вы настоящий учитель и боец.

Стрелка часов приближалась к шести. Крупные звезды светили ярче и трепетней, словно из последних сил. Ночь приходила к своему концу в тишине и мире. Даже ракетчики у немцев сегодня словно повымерли. Редко-редко вспыхнет одинокая хвостатая звезда, осветит снежное безлюдье своим призрачным, колеблющимся светом, и снова — ни вспышки, ни звука. Но опыт подсказывал — не быть тишине долго. По тихим, но участившимся разговорам Нуркенова с невидимым собеседником по проводу Береговой понимал, что это тревожное и томительное пребывание в тишине волновало не его одного...

На часах ровно шесть. Одновременный залп множества немецких орудий и минометов поколебал чердак. Потом выстрелы участились, и рокот волнами покатился по позициям. Точно и верно ловили перекрестия стереотруб всплески огней, похожих на молнии, и координаты новых целей ложились на планшет.

Темп и сила огня росли и ширились. Казалось, вот-вот лопнет земля, не выдержав такого артиллерийского удара. Но канонада умолкла внезапно, и в первые минуты уши потеряли способность улавливать звуки. По-прежнему светили звезды, безлюдно поле, не видно пожаров. И только несколько позже, щекоча ноздри и гортань, заполнил чердак едкий запах жженого пороха.

Как ни медленно отсчитывало время минуты, рассвет наступил. Только недавно в провале слухового окна темнел звездный полукруг неба, и вот уже на этом месте светлеет тонкая беззвездная синева. И тут же воздух наполнился прерывистым, наводящим тоску гулом. Это «юнкерсы». Шли они неторопливо, тяжело, гудели солидно. Их много. Первая волна проплыла над наблюдательным пунктом куда-то в тылы, вторая прошла за ними, третья волна повисла над окопами. Бомбовый удар был жесток, оглушителен и непривычно короток. Обычно за бомбежкой следовал изнуряющий нервы и терпение обстрел из авиапушек и крупнокалиберных пулеметов. Но на этот раз, отбомбившись, самолеты неторопливо ушли на запад.

И тогда ожила земля. Из вражеских траншей без маскхалатов вылезли фашисты. Словно неживые маленькие комочки, окрашенные в грязно-зеленый цвет, они покатились по ослепительно белому снегу бесшумно и медленно.

Молчали и наши позиции, изготовленные к нанесению контрудара привычной командой: «По местам, ждать сигнала!» Ох, как нелегко ждать, когда стереотруба жжет глаза, а команда «Огонь!» хочет вырваться помимо воли.

Фашисты прошли половину «ничейной» земли, вскинули автоматы и передвинули тяжелые тесаки-кинжалы на животы. И тут снова последовал удар немецкой артиллерии по орудийным позициям, минометам, по передним траншеям. Немцы бежали к роковому, неведомому для них рубежу.

— Дивизионом, три снаряда, беглый огонь!

Мгновение — и снаряды накрыли гитлеровцев. Фашисты заметались. И тут же по ним хлестнули свинцом станковые пулеметы.

— За Великую Октябрьскую социалистическую революцию!..

— Огонь!

— Огонь!

— Товарищ младший лейтенант, к телефону!

Береговой схватил трубку.

— По второму рубежу...

— Есть товарищ комбат, даю.

Он увидел, как из окопов навстречу гитлеровцам выскочили бойцы без шинелей, в легких стеганых куртках, как они стремительно ворвались в строй фашистов, смяв и расстроив его. Теперь все внимание артиллеристов на второй волне атакующих врагов. Не дать им пройти на подмогу своим, прижать губительным огнем к земле, раскрошить, обратить вспять.

— Воздух...

— К черту воздух! Огонь!

И снова тишина. Черные неподвижные пятна на белом снегу...

Береговой и Марачков спустились в комнату, расстегнули вороты гимнастерок. Вкусно пахла гречневая каша. Мягкая теплынь клонила ко сну. За окном вели пленных. Шли они, заложив руки за спину, в ботинках, с привязанными к ним деревянными галошами. На пленных никто не глазел, как в первые дни. К ним привыкли — надоело.

— Ну, начальник штаба, — сказал Береговой Марачкову, — вы остаетесь за меня. Я — на «глаза» к Андрееву. Скоро начнем выполнять праздничный план генерала...